«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг. - Сергей Алексеевич Сафронов

мостовой. „Постыдилась бы, бабушка! Нешто можно?“ „Я внуку! – конфузливо возражала старуха, – все одно, пропадет!“. „Это все равно, что воровать с пожара“. Две рабочие девушки подобрали выброшенную из магазина Вейса пару бронзовых туфель. Боже, как они их рассматривали! Как любовались каждой „строчкой“. Мечта жизни! Словно кусок от сердца они оторвали. Бросили туфли на землю и начали топтать. Уж очень было соблазнительно! Против какого-то модного магазина молодой рабочий держал в руках большую связку шкурок шеншиля и с любопытством разглядывал: „Крысы, что ли?“. „Это называется шеншиля! – пояснила проходившая мимо и „залюбовавшаяся” дама, – вы знаете соболь? Дорогой мех“. „Слыхал“. „Ну вот, так эти шеншили в двадцать, в тридцать раз дороже соболя. По всей Москве, может быть, найдется только десять миллионерш, у которых есть цельные шубы из шеншиля“. „Скажи, пожалуйста“. Я передаю слова рабочего, как фонограф. Он разорвал шкурки одна за другой. „Еще подумают, что я своему Демочке на шапочку хочу взять!“. Можно было гордиться, что принадлежишь к народу, даже среди неистовства сохраняющем благородство. Бедному, но величавому»[522].

Но вечером, когда были разграблены винные магазины ситуация изменилась в худшую сторону. «Но все это длилось только в течение дня. К вечеру разбили два винных склада: на Ильинке и на 1-й Мещанской. Вы помните эту ночь. Поджогов, пожаров, неистового, сплошного грабежа. Когда утром я прошел по тем же улицам… По ним словно прошли другие люди… Все было разгромлено. Без разбора. Магазин, где вчера кричали „ура“ хозяину-французу, был разбит в дребезги. Надписи „магазин русский“ валялись среди щеп и обломков. Пронеслось „бессмысленное и беспощадное“. Не русское. Просто – пьяное. Введя трезвость по случаю войны, Николай II подрубил тот сук, на котором держалась его власть. Восстание было неизбежно. Но у пьяного народа это превратилось бы в дикий, беспорядочный бунт, который был бы, как огонь, залит кровью. И только у трезвого народа бунт превратился в революцию. Ибо революция – это организованный бунт. Планомерный, здравый, знающий, к чему он стремится, владеющий собой и выбирающий самые лучшие, самые верные средства. Революция – это порядок. Революция – это организация. В революцию превращается только трезвый бунт. На моих глазах произошла турецкая революция. Я был тогда в Константинополе. И оставалось только удивляться, с какой странностью, с какой легкостью прошла турецкая революция. У какого темного, какого граждански совсем неразвитого, у какого совсем уж несознательного народа! Только потому, что этот народ, как мусульмане, трезв»[523].

Американский писатель и журналист Д. Рид, побывавший в 1915 г. в России, утверждал, что спиртным во время погромов население снабжали чуть ли не местные власти. «В Петрограде было несколько нелепых военных распоряжений. Если вы говорили по-немецки по телефону, вы облагались штрафом в три тысячи рублей, а если кто-нибудь замечал, как вы разговаривали по-немецки на улице, то наказанием была Сибирь. Я слышал из вполне достоверного источника о двух профессорах восточных языков, которые, гуляя по Морской, разговаривали друг с другом на древнеармянском языке. Они были арестованы, и полицейские показали, что язык этот был немецкий. Однако, несмотря на это, факт остается фактом – любой немец с деньгами мог жить, сколько ему угодно в Петрограде или Москве, и проявлять свой патриотизм, как ему вздумается. Например, большая немецкая колония в Москве давала в ноябре 1914 г. обед в шикарнейшем отеле, во время которого распевали немецкие песни, произносили на немецком языке речи, посылавшие в преисподнюю царя и его союзников, и крики «Hoch der Kaiser!» (Высокий император! – Прим. автора) потрясали воздух. Так или иначе, ничего не было предпринято по этому поводу. Но шестью месяцами позже полиция решила проучить их, не выдавая в то же время себя, с тем чтобы подорвать их германские доходы. Откуда-то было раздобыто изрядное количество водки, из церквей вынесли иконы, и подстрекаемая полицией толпа начала громить немецкие дома, магазины и отели. После того как некоторые из таких домов были разгромлены, люди обратили внимание и на французские, и на английские, и русские владения. Раздались крики: „Долой богатых! Довольно спекулировать на наши деньги!“. Прежде чем кончился погром, почти все большие московские магазины были разбиты и разграблены; многих состоятельных русских, и мужчин и женщин, повытаскивали из автомобилей и экипажей и побросали в воду. Русские из высших классов не преминули поднажиться на этом деле. Они приказывали своим слугам и лакеям броситься в свалку и забрать столько шелка, кружев и мехов, сколько они смогут унести на своих плечах… В результате этой патриотической демонстрации градоначальник, губернатор и полицмейстер были уволены со службы. Другой характерный для российских методов случай – как германцы были окончательно выселены из Москвы. Их сослали? Посадили в концентрационный лагерь? Нет. Полиция неофициально уведомила их о том, что если живущие в Москве немцы хотят покинуть Россию, то для этого есть возможность. В Москве, говорили они, германцу немыслимо получить паспорт для возвращения на родину, но если поехать в Пермскую губернию, что на пороге Сибири, у основания Уральских гор, то там можно хлопотать о паспорте и получить разрешение на выезд. Сотни германцев поняли намек и облепили поезда, отправлявшиеся по направлению к Перми. Они и до сих пор еще там»[524].

Свидетелем немецких погромов в Москве был и Г.К. Жуков. «Начало Первой мировой войны запомнилось мне погромом иностранных магазинов в Москве. Агентами охранки и черносотенцами под прикрытием патриотических лозунгов был организован погром немецких и австрийских фирм. В это были вовлечены многие, стремившиеся попросту чем-либо поживиться. Но так как эти люди не могли прочесть вывески на иностранных языках, то заодно громили и другие иностранные фирмы – французские, английские»[525].

Публицист С.П. Мельгунов описывал в своем дневнике увиденное во время погромов: «В Москве творится полная неразбериха. Накануне началась забастовка – не желают работать на немцев. Утром перед Котельнической частью был молебен в присутствии большой толпы. А.М. Васютинский спрашивал, по какому случаю – против немцев. Открылось шествие с флагами и пр. При пении „Боже царя храни“ шествовала тысячная толпа во главе с людьми со значками общества „За Россию“. Сзади начинались погромы. Предварительно во всех московских газетах, кроме „Русских ведомостей“, печатались списки высылаемых немцев. Накануне усиленно раздавали листки с перечнем и адресами немецких торговых фирм. Все газеты трубили о зверствах немцев. Решили, очевидно, поднять настроение по растопчинскому методу ввиду неудач на войне… Погром разросся и превратился в нечто совершенно небывалое – к вечеру были разгромлены все „немецкие“ магазины. Вытаскивали рояли и разбивали. Полиция нигде не